Неточные совпадения
И поэтому,
не будучи в состоянии верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во всё время этого говенья он
испытывал чувство неловкости и
стыда, делая то, чего сам
не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
Он
не испытывал того
стыда, который обыкновенно мучал его после падения, и он мог смело смотреть в глаза людям.
И он, отвернувшись от шурина, так чтобы тот
не мог видеть его, сел на стул у окна. Ему было горько, ему было стыдно; но вместе с этим горем и
стыдом он
испытывал радость и умиление пред высотой своего смирения.
— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто
не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще
не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от
стыда, может быть счастлив на земле человек.
Меня
не наказывали, и никто даже
не напоминал мне о том, что со мной случилось; но я
не мог забыть всего, что
испытал: отчаяния,
стыда, страха и ненависти в эти два дня.
Он ничего
не говорил, злобно посматривал на меня и на отца и только, когда к нему обращались, улыбался своею покорной, принужденной улыбкой, под которой он уж привык скрывать все свои чувства и особенно чувство
стыда за своего отца, которое он
не мог
не испытывать при нас.
Лаптев понял, что это значит, и настроение у него переменилось сразу, резко, как будто в душе внезапно погас свет.
Испытывая стыд, унижение человека, которым пренебрегли, который
не нравится, противен, быть может, гадок, от которого бегут, он вышел из дому.
«Как я мог уехать? — говорил я себе, вспоминая их лица, — разве
не ясно было, что между ними всё совершилось в этот вечер? и разве
не видно было, что уже в этот вечер между ними
не только
не было никакой преграды, но что они оба, главное она,
испытывали некоторый
стыд после того, что случилось с ними?» Помню, как она слабо, жалобно и блаженно улыбалась, утирая пот с раскрасневшегося лица, когда я подошел к фортепиано.
Я слушал ее тяжелую исповедь и рассказ о своих бедствиях, самых страшных бедствиях, которые только может
испытать женщина, и
не обвинение шевелилось в моей душе, а
стыд и унизительное чувство человека, считающего себя виновным в зле, о котором ему говорят.
Дома в деревне мне бывало стыдно от мужиков, когда я в будни ездил с компанией на пикник или удил рыбу, так и здесь мне было стыдно от лакеев, кучеров, встречных рабочих; мне все казалось, что они глядели на меня и думали: «Почему ты ничего
не делаешь?» И этот
стыд я
испытывал от утра до вечера, каждый день.
Мать истерически зарыдала от горя и
стыда; ей, очевидно, хотелось прочесть письмо, но мешала гордость. Петр Михайлыч понимал, что ему самому следовало бы распечатать письмо и прочесть его вслух, но им вдруг овладела злоба, какой он раньше никогда
не испытывал; он выбежал на двор и крикнул верховому...
Мы также глубоко
испытываем это чувство к нашим братьям-полякам, и у нас это чувство —
не только жалость, а также
стыд и угрызение совести.
Но, кроме чувства страха, которое возбуждают эти люди, есть еще и другое чувство, и чувство гораздо более обязательное, чем чувство страха, чувство, которое
не можем мы все
не испытывать по отношению людей, попавших рядом случайностей в это ужасное положение бродяжнической жизни. Чувство это — чувство
стыда и сострадания.
Она
не считает его мужчиной в смысле того неприятного чувства стеснения и
стыда, которое она
испытывала ранее перед всеми мужчинами, а теперь перед остальными, кроме него.